Александр Устюгов: «Из милиции у меня была характеристика: страсть к бродяжничеству»

Актер поделился с Womanhit, как «психическое отклонение» помогло ему стать востребованным в профессии

Сегодня Александр Устюгов — один из самых популярных актеров российского кино. При этом еще и успешный бизнесмен, что для творческих людей редкость. Неудивительно, что после его развода поклонницы воспринимают Александра как завидного жениха. О том, что у него на личном и профессиональном фронте и каким обязательным качеством должна обладать его избранница, актер рассказал в эксклюзивном интервью.

— Саша, что для тебя все же первостепенно в профессии: деньги или интерес?

— Когда я начинал, говорить о том, что актерство может приносить деньги, было смешно. Я говорю не про Голливуд. Я говорю про наши театры (а начинал я с омского ТЮЗА), там предполагать о том, что актер, работая в театре, может обеспечить себя и свою семью, было смешно. Он должен был еще заниматься огромным количеством общественных нагрузок для того, чтобы как-то закрывать семейный бюджет. Поэтому, в то время, когда я пошел в профессию, слова «деньги», не было. Это были нищета, безденежье, потертые костюмчики. В лучшем случае какая-то слава народная, когда тебя узнавали на улицах. Даже если говорить про съемки в кино, на тот момент даже у великих актеров было 8—12 картин. Но тогда было два федеральных канала, и их знали все жители СССР. Сейчас бисер из разнослойности и множества каналов и платформ таков, что некоторые люди не смотрели даже «Ментовские войны», и понятия не имеют, кто я такой. С одной стороны, это счастье, что можно продолжать работать…

— Это ты лукавишь, я понимаю…

— Нет, что ты! Потому что в какой-то момент можно зайти в тупик и утомить своим присутствием на экранах.

— Но так или иначе, свои «Ментовские войны» ты закончил?

— Да, закончил, но есть много других интересных работ. И когда понимаешь, что тебя знают не только по «Ментовским», понимаешь, что тут уже надо искать форму самовыражения. А то, что моя профессия в какой-то момент все же начала приносить деньги, это приятно, это победа. Мне не приходится разгружать вагоны для того, чтобы заниматься любимым делом. И можно тратить силы, разгружая те же вагоны, образно говоря, занимаясь не совсем интересной, но приносящей деньги работой. Например, сняться в рекламе. Правда, пока не предлагают.

— Ты же снимался?

— Я имею ввиду съемку в рекламе, которая закрывает нужды сразу и на много лет, потому что реклама статусная, важная. Я не говорю о том, чтобы прорекламировать социальные сети (смеется). Большие проекты тоже являются результатом твоего пути, потому что предлагают рекламировать уже статусные авто, часы, банки. Это говорит о том, что кто-то рассчитывает на то, что увидев твое лицо, бабушки понесут туда свои пенсии.

— Я думаю, ты бы не хотел, чтобы бабушки понесли свои пенсии?

— Пока не хотел бы (смеется).

— А дочь пошла по твоим стопам или выбрала свой путь?

— Я не пытался ее переубедить. Она намерена закончить школу экстерном, чтобы на следующий год поступать в театральное училище имени Щукина. Она идет по нашим с мамой стопам. Тут все предрешено. Ей нравится ездить на гастроли. Они сейчас с детским коллективом выезжают на какие-то конкурсы, и ей доставляет неимоверное удовольствие покорение других пространств.

— Кстати, ты рассказывал, что еще с юности, начиная со своего знаменитого автостопа Экибастуз-Москва, занимаешься таким классическим бродяжничеством?

— Да, ты прав, таким цыганским бродяжничеством.

— В таком случае актерство — это бродяжничество или богемный образ жизни?

— Тут можно говорить и так, и так, но в моем случае первый вариант. Кстати, у меня даже в характеристиках из милиции было написано: страсть к бродяжничеству (смеется).

— А что это за истории с милицией были?

— Да это детские истории: то ларек ограбил, то сбежал из дома на поездах в сторону столицы нашей родины. Такое детское хулиганство, залезть в поезд, прокатиться. Три часа в одну сторону, три в другую.

— И что имели ввиду милиционеры?

— Видимо, они имели ввиду психологическое отклонение. Вот тут важно из этого психологического отклонения сделать заработок. Профессию. У меня съемки, антреприза, музыка требуют моего присутствия там, куда не ступала нога человека. Иначе ничего и никуда не сдвинется. Тут, знаешь, за последние четыре дня были Минск, Гомель, Минск, Петербург, Москва. И пока все это меня радует, хватает сил.

— Да, я знаю, ты иногда находишься в таких местах, где и сотовая связь не берет.

— Да, но при этом, как только моя работа заканчивается, если есть возможность, я сажусь на мотоцикл и уезжаю в закат (смеется). Только уже абсолютно без цели, а просто для удовольствия. Поэтому все-таки можно подтвердить диагноз — страсть к бродяжничеству.

— Близких берешь с собой?

— Редко брата беру подменным водителем, если ехать далеко. А так в одиночку мне больше нравится путешествовать.

— Ты все еще продолжаешь кататься на мотоциклах. А как же риски и твой жесткий график — разве это не прописано в контрактах?

— Здесь борются мои природная жадность и любопытство к профессии. Каждый раз, когда я даю себе какой-то зарок, что я летом не работаю и начинаю строить далеко идущие планы, выпадают интересные проекты. И тут начинаются сомнения и, как правило, все решается в пользу работы. Потом возникают расстройства, если она оказалась не настолько интересной, как я себе нафантазировал. Во всем, что касается телевизионной продукции, есть такое понятие, как сезонность. Лето — это у нас пора сенокоса. Поэтому разрываюсь, мечусь. Только начинается стабильность в профессиональном плане, думаю: «Ладно, откажусь, осенью начну сниматься». Но пласты экономики и политики опять начинают двигаться, а ты думаешь, что нет, надо поработать — неизвестно, что будет к Новому году. Нестабильность постоянно заставляет делать выбор в пользу заработка.

— Как твои женщины относятся к твоим путешествиям?

— Нормально, абсолютно спокойно. Если они относятся неспокойно, то их надо менять (смеется). Пока никаких проблем не возникает.

— В идеале получается, что ты в поиске любительницы путешествий? Только такая может быть с тобой?

— Необязательно. Она может и не любить путешествовать. Например, пусть она любит дома сидеть, пока я путешествую, это тоже неплохо. (Смеется). Поэтому это не критерий.

— На данный момент ты, получается, завидный жених?

— Да-а-а. Завидный, богатый, но любитель побродяжничать (смеется).

— Жениться не собираешься?

— Вообще-то, на эти вопросы стараюсь не отвечать. Или отвечать размыто, максимально не подпуская к своей личной жизни. Поклонницы и так слишком рьяно проявляют свое внимание: следят за мной, куда поехал, с кем. Это я им оставляю как пищу для ума и развития методов дедукции. А сам никогда открыто про это не говорю.

— В кино пространства создают режиссеры. Тебе какие нравятся больше — авторитарные или демократичные?

— Ни деспотизм, ни дружеские отношения с режиссером не являются гарантом качества продукта. Сейчас у нас с режиссурой просто тотальная беда, в нее идут все, кому не лень. И встретить режиссера толкового — большая удача, потому что во всей этой телевизионной продукции мы сегодня вырастили огромное количество людей, которые на площадке ничего не решают. Настал век продюсерского кино, а не режиссерского, как это было когда-то. Поэтому говорить о режиссере достаточно сложно. У меня были проекты, где выступали пять режиссеров — их меняли, как перчатки, доказывая то, что этот человек на площадке не так важен.

— Ты много снимаешься на платформах, это там происходит?

— Это касается вообще эпохи нашего телевидения. У нас мало режиссеров, которые делают удачную картину одну за другой. Я сейчас говорю даже не про коммерческое кино, у которого свои законы. У нас нет режиссеров, работы которых народ ждет. Нет Тарантин, Спилбергов. Люди идут в кино на актеров. Не думаю, что посмотрев какой-то сериал, ты поймешь, кто его снимает. Даже если зритель доходит до этой строки в титрах, она ему ни о чем не скажет. Никто не лезет в Википедию узнать, кто же это такой. Это наши местечковые дела. Возможно, я не прав, но мне кажется, что все так.

— Что для тебя главное в сценарии?

— В нем самое главное — сценарий (смеется). Это первая литература, которую мы читаем, начинаем фантазировать, придумывать историю, героев, декорации. Из плохого сценария нельзя сделать хорошее кино. А из хорошего сценария можно сделать плохое. И когда присылают очередные 16 серий, мне уже хватает опыта по первым же строчкам понять, что из этого ничего путного не выйдет. Нет драматургии.

— Ты уже профессионал в этом плане?

— Я профессионал, но не в смысле, что я такой молодец, просто у меня есть начитанность. Я проверяю это своим телом, выходя на площадку и понимая, что был прав, утверждая, что эта сцена не будет работать. За 20 лет в профессии я перечитал очень много плохих сценариев и очень мало хороших.

— Ты снимаешься в разных жанрах, какой тебе ближе?

— У нас очень сложно говорить про жанры. Даже если мы определяем какие-то направления, у нас все равно существует один жанр — это фильмы про войну. Если персонаж бегает по крышам с пистолетом, то это, как правило, больше экшена, мало текста. Если это интеллектуал — шесть страниц текста и все, сидя на попе в кабинете. У меня два жанра — разговорный и бегательный.

— А какой тебе ближе по физике?

— Мой возраст уже все чаще склоняется к тому, что просто посидеть где-то и поговорить в теплом пространстве, а не бегать в белорусских лесах с автоматом, изображая летнюю пору в холодную осень. Переходя рубеж 47 лет, я уже понимаю, что мне меньше предлагают экшена, больше людей в пиджаках и галстуках, которые просто говорят в кадре. Еще пять лет назад я сказал бы, что мне интересен разговорный жанр, но я вхожу в стадию Тома Круза, который в свои почтенные годы (смеется) пытается сам спрыгнуть откуда-то, не повредив свои мениски. Поэтому это уже интересней становится.

— Знаю, что ты боксом занимался, как сегодня?

— Сегодня это осталось в мечтах и фантазиях.

— Несмотря на то, что ты любишь покидать насиженные места, в свое время ты организовал и реставрационную фабрику, и выпускал деревянные игрушки, и открыл собственный ресторан. Подобные вещи требуют личного присутствия. Что сегодня с твоим бизнесом?

— Все в порядке, все работает. Да, дело иногда требует присутствия, иногда внезапного присутствия, иногда долгого. Возникают проблемы, потому что это человеческий фактор. Но если система отлажена, она работает и в отсутствие начальника.

— То есть, у тебя сейчас все выстроено?

— Да, но есть экономические вещи, с которыми мы не в силах бороться. Например, курс рубля, от которого зависит та же закупка стройматериалов. Долгосрочные договора заключать невозможно, цены по три раза меняются. Для того, чтобы выжить, надо уметь лавировать. Поэтому есть проблемы, зависящие не от моего управления. Любой из своих бизнесов я могу закрыть в единый момент, повесив замок. И сказать: «Да гори оно все синем пламенем!». И я не буду сожалеть от потраченных и вложенных средствах. Эта свобода дает мне правильные риски.