Валентина Ляпина: «Все изменилось в момент: я чувствовала его хладнокровие, отстраненность»

Звезда «Бременских музыкантов» призналась, что прошла через токсичные отношения

— Валя, мы говорим перед скорой премьерой «Бременских музыкантов». С каким чувством ждете выхода картины, ведь с вашим послужным списком это уже привычное событие?

— Для меня важна каждая работа, потому что туда вложены огромные эмоциональные и физические затраты. Но в последнее время я берусь только за те роли, на которых смогла бы вырасти. И «Бременские музыканты» дали такую возможность и в профессиональном, и в ментальном плане.

— В ментальном? Поясните.

— Начнем с того, что я вообще хотела бы жить в сказке (улыбается), потому что для меня сказка — это максимальная свобода, в том числе свобода воображения. Мюзикл — раскрепощение, а приключенческий жанр — динамика. Это идеальное сочетание. А ментальный рост в том, что у меня появились два близких по духу человека: Ира Горбачева и Тихон Жизневский. И общение с ними подарило мне бесценный опыт.

— Как вы стали общаться с Ирой?

— Мы нашли коннект на теме познания себя и отношения к миру. Я давно восхищалась Ирой и очень хотела поработать вместе. Знакомство в хорошем смысле было шокирующим. Когда мы встретились, я протянула руку и достаточно официально, как обычно, представилась: «Валя», а она сразу обняла меня крепко-крепко и сказала: «Наконец-то мы увиделись!» (Улыбается.) За съемки мы проговорили с ней тонну времени. Например, по дороге из Кисловодска в Дагестан пять часов в машине проболтали без остановки. Она делилась своим опытом и была максимально открыта и откровенна, я — тоже. И этот разговор — один из важнейших в моей жизни, после него я почувствовала какое-то внутреннее просветление.

— А с Тихоном вы как сдружились?

— В моей актерской жизни были два самых лучших в профессиональном смысле партнера — это Егор Кирячок, с ним я снималась в сериале «Юность» и в фильме «Молодой человек», и Тихон. Вначале я думала, что наша с ним разница в возрасте будет влиять на отношения, но потом вообще об этом забыла. Когда нас пораньше привозили на площадку, и приходилось в вагончике ждать съемок по нескольку часов, мы очень много разговаривали и придумывали для наших сцен, тем самым максимально чувствовали и понимали друг друга в кадре. А когда вы играете любовную линию, то подобное партнерство выводит вас на другой уровень.

— Вы не раз говорили, что чувствуете себя старше. Вы с ними действительно не ощущали большой разницы в возрасте?

— Да, я с того времени, когда начала сниматься, чувствовала себя старше лет на пять-семь. Все мои роли — опыт для меня, который я не проживала в реальности, но в то же время проживала эмоционально. Поэтому мой ментальный возраст больше реального. И мне комфортнее и интереснее общаться с людьми более взрослыми, в которых я вижу стремление к конкретным целям и успеху. А мое поколение в целом несколько инфантильное, папа называет его «поколение розданных айфонов». Смешно, но по факту всем моим одноклассникам на праздники дарили что-то дорогое, часто телефоны, а я свой первый айфон сама себе купила в тринадцать лет.

— Знаю, что вы давно хотели сыграть принцессу. Почему и какую?

— Я хотела, чтобы передо мной все преклонялись. Шучу, конечно, просто я очень люблю эту эстетику.

— А какая она для вас, современная принцесса?

— Да, наверное, моя Трубадурочка и есть современная принцесса, потому что она очень независимая, свободная. Она живет в сказочном королевстве в определенную историческую эпоху, и это видно по костюмам и декорациям, но по духу она абсолютно современная.

— Валя, а то, как у вас все сложилось с кино и, прежде всего, начало, можно назвать чем-то сказочным?

— Пожалуй, не назову это сказкой. Думаю, что прежде всего так произошло благодаря тонкому чутью и пониманию меня родителями и свободе выбора, которую они мне давали. Проба в кино стала одним из вариантов моего развития, а дальше уже судьба.

— Вы сказали, что в кино любите приключенческие истории, а в жизни?

— Сниматься в детстве — это уже приключение.

— Может, вам потому и не нужно было ничего другого?

— У меня всегда очень много энергии, и мне ее нужно постоянно выплескивать и физически, и эмоционально. Я люблю приключения, люблю открывать что-то новое, обожаю путешествовать. И теперь считаю, что работы должно быть в меру, тогда и жажда жизни не будет пропадать. Поэтому сейчас у меня не по пять проектов параллельно, как было несколько лет назад, но и тогда я кайфовала.

— Не стали ли съемки для вас обыденностью? Может, есть мысль попробовать себя в чем-то еще?

— Я знаю много примеров, когда те, кто снимался с детства, потом теряли к этому интерес. Но я в хорошем смысле слова зависима от профессии, живу ей, горю ей, и это точно мое предназначение. Но я хочу еще большего и обязательно буду развиваться и в других направлениях в кино.

— Говорите про режиссуру?

— Да.

— Собираетесь пойти учиться?

— По поводу образования я пока очень сомневаюсь, особенно в России, потому что у нас это большая, сложная государственная система. Ты очень от нее зависим, а я хочу быть свободной творческой личностью. Вы же почти не имеете опыта обучения, за плечами был всего лишь год, да и то в ИСИ, а не в легендарном театральном или кино вузе… То, что происходит на режиссерском факультете, я не очень представляю, потому что мне почти не рассказывали об этом, но я хорошо знаю, как учатся на актерском. Ты три-четыре года практически замкнут в этих стенах и должен делать то, что тебе говорят.

— Да, студенты, как правило, с утра до ночи в институте, но для большинства это в кайф. И сейчас все не так жестко, как раньше, и многие снимаются…

— Они снимаются с третьего курса. А два года — это очень много, ты за это время можешь потерять одну из главных ролей в своей жизни. Я не говорю, что Принцесса в «Бременских» — такая роль для меня, до выхода фильма вообще не стоит подобное утверждать, ведь очень многое зависит не от тебя, но она точно одна из моих наикрутейших и любимейших. А если бы я училась, не получила бы ее.

— Отчего же?! Вы окончили школу в восемнадцать лет, в «Бременских…» снимались в двадцать один год, то есть уж перешли бы на четвертый курс…

— Да, получается, вы правы, но это могла быть уже другая принцесса (улыбается), кто знает, какой бы я была, если бы училась.

— Ваша Принцесса сбегает из дворца, потому что ей хочется свободы, а Король не до конца понимает ее. У вас же было такое взаимопонимание с родителями. Но не противились ли вы чему-то? И кто ездил с вами на съемки?

— У меня не было никаких проблем с родителями. Они находились со мной на площадке в Москве до четырнадцати лет, а в другие города я не имела права ездить без сопровождения до семнадцати, что было прописано в договорах, и мне это нравилось, потому что я была спокойна. В основном ездил папа, потому что мой брат, а потом сестра были еще маленькими. Но и мама ездила даже беременной в середине срока и затем с маленькой Кристиной. Тогда сестренка как раз пошла, и мы считали ее шаги. (Улыбается.) Я всегда чувствовала от родителей заботу и желание поддержать меня. Я уже повзрослела, но и сейчас они хотят помогать мне. Иногда принимаю эту помощь. (Улыбается.) Порой, когда я очень загружена, а мне нужно срочно ответить по поводу предложения, родители могут прочитать сценарий и пересказать мне, после чего я либо берусь за проект, либо нет.

— А вы в детстве хотели иметь брата или сестру?

— Я вообще никогда не задумывалась на эту тему. Жила своей активной, веселой, полной разных эмоций жизнью, в которой были и песни, и танцы, и таэквондо, и много еще чего. Но как только родился брат, у меня появился материнский инстинкт (смеется), поэтому я часто оставалась с ним по собственному желанию. И у нас с Костей очень доверительные отношения, он может сначала мне что-то рассказать, потом родителям. Кристину я обожаю, но когда она родилась, я оканчивала школу, готовилась к поступлению, работала, не могла столько быть с ней. Но сейчас я трачу много времени на семью.

— Вы живете отдельно или большой семьей?

— Два года назад я стала жить отдельно, снимать квартиру. Теперь переехала в другую, очень близко к родным.

— А зачем вам нужно было в девятнадцать лет уезжать от родителей?

— У нас таунхаус, в нем нет дверей, только лестницы между этажами, и ты всегда в открытом доступе для всех, и слышимость очень хорошая, так что у тебя совершенно нет своего пространства. А во время карантина мы очень долго жили взаперти друг с другом. И случалось, что папа с Костей играют на первом этаже в футбол, ему было пять лет, годовалая Кристина орет, а у меня в это время идет онлайн-урок. И сдавали нервы от всего, от ЕГЭ, от поступления, плюс совпало несколько проектов параллельно. В общем, через какое-то время я поняла, что должна снять квартиру. Порой я работала по две недели без выходных, и мне необходимо было приезжать домой, никого не видеть, не слышать, восстанавливаться и готовиться к смене.

— Читала, что в семнадцать лет вы прекрасно понимали своих героинь, но за ними теряли себя, не могли нащупать, какая вы настоящая. Почему так произошло и когда закончилось?

— Да, был такой период, наверное, потому что я столько снималась, что не успевала отойти от одной истории, сразу включалась в другую, не могла просто выдохнуть. И подчас можно было спутать — это моя героиня так думает и чувствует или я сама. И когда эти звоночки прозвенели, я уменьшила количество работы, стала сниматься только в проектах, в которые точно верю. На понимание себя понадобилось год-полтора. Я пыталась найти своих людей, искала опору в них, но мне разбили сердце. Я была в очень сложном эмоциональном состоянии, чуть ли не в депрессии. И когда ты перестаешь искать в людях то, что нужно тебе, начинаешь искать это в себе.

— Вы упомянули разбитое сердце. Речь буквально о любви?

— Да, конечно.

— Я всегда говорю, что институт дружбы честнее института любви, потому что это та же любовь, но без «химии»…

— Да, и у меня тогда укрепился институт дружбы, но развалился институт любви. Человек долго за мной ухаживал, потом я поняла, что мы близки по духу, и мне с ним было очень хорошо, я могла максимально расслабиться. А спустя очень небольшой срок в один день все изменилось. Я почувствовала его хладнокровие, отстраненность и не понимала, в чем дело, почему. И именно это больше всего эмоционально влияло на меня.

— А вы поговорили с ним или просто поняли все и решили расстаться? Или он сам исчез?

— Да, сначала он пропадал, я пыталась с ним поговорить, а ему это не нужно было. Через некоторое время объяснение произошло, но в переписке, и я уже немного отпустила, даже закрыла эту тему для себя.

— А в тот момент вы снимались или нет?

— У меня в это время начались съемки, я уехала в Питер в феврале (смеется), самое лучшее место, чтобы подепрессовать. Проект был сложный и физически, и эмоционально, и случались выплески, но на работе мое состояние никак не отражалось, я все это оставляла в номере гостиницы.

— Как вам кажется спустя время, работа вас выручила, помогла? В паузе было бы тяжелее?

— Да, думаю, проект помог, но все-таки вытянула меня моя лучшая подруга. Она очень поддерживала, выслушивала, высказывала свое мнение, более отстраненное и разумное, и я понимала, что она права.

— А мама и папа видели ваше состояние, вы делились с ними?

— Знали и видели, и пытались поддержать, но тогда я полтора месяца снималась и жила в Питере. И перед поездкой они сделали мне прекрасный подарок, я поехала на съемки с очень красивой розой в колбе, как из «Красавицы и чудовища». Я смотрела на нее, и мне становилось лучше, я чувствовала через нее любовь родителей.

— А после этой истории вы влюблялись?

— Да.

— Взаимно?

— Были и взаимные истории, и невзаимные.

— Вы когда-нибудь чувствовали, что идете на жертву ради профессии, в чем-то себя ограничиваете? Делаете ли на съемках то, чего боитесь в реальной жизни?

— Я к каждой роли серьезно готовлюсь. Для одних проектов я худела, для других — получала новые навыки или изучала что-то. Например, к «Жизе» (а это история о детдомовцах) неделю не общалась ни с семьей, ни с близкими. Сидела взаперти одна, абсолютно без связи, погружалась в тему, смотрела документальные фильмы о детдомах, разные видео, читала интервью. Что касается физических нагрузок, все, что в моих силах сделать без травматизма, я делаю. Но когда есть риск для здоровья, отказываюсь даже из прагматичных соображений, ведь если что-то случится, съемки могут остановиться или я не смогу работать в полную силу. У меня есть страхи, например, очень боюсь насекомых. И от приближения их обычно кричу и прыгаю (смеется), но когда мы снимали в лесу, то в кадре я не обращала на них внимания, хотя сердце бешено колотилось. Мне не близки проекты, где сюжет построен на насилии, и жанр эротики. Из-за этого отказалась даже от очень интересных предложений.

— Недавно я смотрела интервью Валерии Гай-Германики с Аллой Сигаловой, они обсуждали и эту тему и сошлись на том, что если актриса отказывается обнажаться в кадре, где такое творчески оправданно, это просто непрофессионально.

— Полностью согласна насчет художественной оправданности. Только так и никак иначе. А не совать обнаженку везде, где только можно. Но, если развивать тему, я считаю, что актриса вправе отказаться от таких сцен или же этой роли, если она не хочет или не готова. И в этом нет непрофессионализма для меня. Когда я буду режиссером, я буду с пониманием к такому относиться, потому что сама была в этой шкуре.

— Остается ли у вас время на книги, театр, кино?

— В период съемок я делаю только то, что мне помогает в роли. А вообще распределяю все так, чтобы было время и на личную жизнь, и на саморазвитие, и на разные удовольствия