Звезда сериала «Ева, рожай!» — о работе с Богомоловым и Подкаминской, камерной свадьбе и маленькой наследнице Его диапазон широк: экспрессия на сцене и мягкая интеллигентность в жизни. Театралы полюбили Сергея Епишева задолго до сериалов, принесших ему популярность. Сейчас актер осваивает новый опыт — отцовства, и не только в кино. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера». — Сергей, вы родились в Ташкенте — в чем-то считаете себя восточным человеком? — Нет, я прожил там не очень долго. Я знаю моих коллег-земляков, которые более восточно ориентированы. Плов, дыни, арбузы — они жить без этого не могут, торгуются на базарах, говорят по-узбекски. Для меня же Ташкент — просто место рождения. — Вы рассказывали, что мама увлекалась искусством, рисовала. Это отражалось на обстановке дома? Может, у вас висели картины, стояли изящные вазы? — Быт был скудный, советский, и если посчастливилось найти какие-то красивые вещи, мама их приобретала. Были предметы, сделанные в пятидесятых-шестидесятых годах. Помню маленькую фарфоровую статуэтку — луна, на которой спал космонавт, она меня просто завораживала. Тогда был период активного освоения космоса, и этот артефакт из советских времен меня очень привлекал. — Это мама вас ориентировала в сторону искусства? — Она занималась изящным искусством, fine-arts, а я предпочел performing arts. Мама как раз была не рада такому повороту событий. Все штампы в отношении актерской профессии, которые только могут быть, ее пугали — там алкоголики, гомосексуалисты, неудачники, сколько несложившихся карьер, зачем пополнять эту команду?! — А вы были уверены, что получится стать востребованным артистом? — Мне просто очень нравилось этим заниматься. О профессиональной карьере я не думал, в Ташкенте русскоязычных театральных вузов не было. Но так вышло, что «Ильхом» — главный театр, где происходило все самое интересное в творческой жизни города, решил набрать студию. Это было событие такого масштаба, как если бы в Москву приехал Криштиану Роналду и сказал, что формирует свою учебную футбольную команду. Разумеется, я пошел туда и поступил — и это казалось чем-то естественным. — Как думаете, почему вас приняли, чем вы понравились? — Видимо, потому что я прекрасный и талантливый. (Улыбается.) — Я встретила описание в Интернете: сценические повадки и пластика Сергея Епишева позволяют вспомнить картины экспрессионистов и образы Эдварда Мунка. Как вам такое определение? — Если мое творчество наводит на подобные мысли, я только рад. Мне нравится стилистика экспрессионистской живописи и кино. Кажется, я понимаю, откуда эта цитата, она относилась к определенному спектаклю. Но вообще актеры экспрессионистского кино (чаще всего немого) невероятно выразительны. — Сергей, раньше вы называли себя театральным артистом, сейчас все сместилось в сторону кино? Все больше проектов у вас. — Я, наверное, имел в виду, что в театре мне проще. Я условно лучше понимаю, как он устроен. А кино для меня пока еще неизведанная полностью территория, я не всегда понимаю, как оно работает. Но мне интересно и то, и другое. Я не разделяю презрения театральных актеров к киношникам и наоборот. Это просто разные способы актерского выражения. — Как вам работается с Константином Богомоловым? Вы заняты в спектакле в Театре Наций «На всякого мудреца». — Мы сдружились и начали сотрудничать, когда он только окончил ГИТИС. До этого спектакля у нас было несколько совместных работ, где он был режиссером, а я актером. Мне с ним очень интересно, он невероятно умный. Он тщательно разбирает текст и прекрасно работает с артистом, выражая через него свои режиссерские идеи. У нас была замечательная история «Гвоздь сезона» — церемония награждения премией СТД в форме безумного капустника, которую мы с Костей вели вместе. Семь лет мы провели в этом счастливом соавторстве, сочиняли шутки. Это было здорово. — Вы, наверное, один из немногих людей, кому комфортно с Богомоловым — говорят, он из артистов душу вынимает. — Костя разный — на репетициях он один, на съемочной площадке другой, когда придумывает капустник — третий. Порой он добивается какого-то качества, нужного для роли, а ты даже не подозреваешь, что оно в тебе есть. И потом будто переживаешь момент превращения, обретаешь новую силу, новую способность с его помощью. Поэтому его обожают актеры и хотят с ним работать. — А вам комфортно в состоянии конфликта? — В работе очень некомфортно. Мне нужна не то чтобы душевная обстановка, но чтобы коллеги относились друг к другу с уважением. Все творческие люди — ранимые и тонкие. Можно в разумных пределах друг над другом подшучивать, но не переходить границу, когда начинается унижение человека. Есть режиссеры, которые сознательно провоцируют конфликт, но я редко наблюдал, чтобы это приводило к хорошему результату. — Возможно, для них это способ самовыражения. — Очень часто творческие люди бывают манипуляторами. Они не могут жить без интриг, создания какой-то особой атмосферы, распространяют театральность и на повседневную жизнь. Мне это не близко. Когда потеряна грань между сценой и реальностью, в этом даже есть элемент несчастья. — В Театре Вахтангова тоже был «террариум единомышленников»? — Я там не работаю уже, это неинтересная тема для обсуждения. — В свободном полете вам лучше? — Да, безусловно. Я могу распоряжаться своим временем и, если соглашаюсь на какую-то работу, делаю это осознанно. Например, недавно ко мне пришла прекрасная роль — Чичикова в спектакле Дениса Азарова «Мертвые души» в Театре Романа Виктюка. Я и подумать не мог, что смогу поработать в этом театре, потому что это была достаточно закрытая структура, со своей особой эстетикой. Есть во фрилансе момент какой-то неожиданной радости. — Что для вас критерий успешности? — Мне кажется, успешность состоит из востребованности и того, насколько эта востребованность делает тебя счастливым. То положение, в котором я нахожусь сейчас, мне нравится. — На вас чаще обращают внимание как на известного актера или все-таки как на мужчину высокого роста? — В первую очередь меня узнают как персонажа известного сериала, а потом уже как высокого мужчину, артиста и так далее. — Вы переиграли столько классических ролей на сцене, но популярность вам принесла «Кухня»… — Не могу сказать, что у меня был какой-то огромный репертуар, но соглашусь, что после съемок в «Кухне» многое изменилось. Жизнь вышла на новый уровень. — Вы рассказывали, что после этого проекта стали немного гурманом. А для нового сериала онлайн-кинотеатра Start «Ева, рожай!» окунулись в строительную тематику? — Не буду обманывать, что я глубоко погружался в тему, в этом не было необходимости. Тем более что мой герой — архитектор по образованию. Но вынужден заниматься строительством садовых домиков и теплиц. Это, конечно, совсем не то, к чему он стремился, но такова реальность. — То есть вы за то, чтобы по-быстрому расписаться в джинсах. — У нас примерно так и было. (Смеется.) Вообще, свадьбу же можно организовать в любой момент. Может, когда-нибудь это и произойдет. — А жена у вас, как говорят актеры, «из ваших или из публики»? — Ненавижу это выражение. Нет, она не актриса, но имела отношение к театру. Благодаря этому мы и познакомились. Но на тот момент она не очень хорошо знала меня как актера, что и ценно, потому что мы начали общаться как два человека, две индивидуальности без изначальной диспозиции: актер и поклонница. — Но сейчас она стала вашей поклонницей? — Она меня поддерживает. Ей нравится практически все, что я делаю. — Вам важно, чтобы дома была теплая обстановка, где принимают любым. Не происходит ли так некая стагнация в развитии? — Покритиковать себя я могу и сам. Причем никто не сделает это изощреннее, активнее и злее. Для меня, наоборот, ценно, что есть доброжелательный взгляд со стороны. И меня успокоят, сказав, что не получилось в этот конкретный раз, но в целом все в порядке. Самокритика же способна уничтожить все до основания и лишить опоры, начнешь думать, что вовсе не стоило заниматься этой профессией и вообще жить. — Нужно ли вам личное пространство? — Очень. Жизненно необходимо. — Что делаете, куда убегаете? — Мы с женой всегда можем договориться. Могу куда-то уйти я, или уходит она. Летом был длительный отпуск, мы проводили его отдельно, и это расставание сблизило нас еще больше. Мне кажется, подобная возможность важна в совместной жизни. Ты на какое-то время принадлежишь самому себе, а твой партнер себе, и вы, наполнившись новой энергией, взаимно обогащаете друг друга. — Как говорят, любовь не живет в кулаке. То есть к вам нет претензий, что вы слишком много работаете и мало времени проводите дома? — Наверное, жене хотелось бы, чтобы я больше времени проводил с семьей, но в моей профессии нет стабильности. Сегодня снимаешься с утра до ночи, а потом будешь сидеть три месяца без работы. Когда я дома, я активно включаюсь в жизнь семьи. — Вы в быту аккуратист? — Нет, скорее мне ближе творческий беспорядок. Книги могут лежать где угодно, но при этом я точно помню, где какая. Мне так комфортнее, нежели их педантичная расстановка по полочкам в соответствии с буквами алфавита. — Вне съемок чем занимаетесь? — Всем. Я пытаюсь прожить ту жизнь, которая прошла мимо, пока я был на съемках: и кино посмотреть, и в театр, на выставку сходить, и модный ресторан посетить, и с дочерью позаниматься. — Я читала, что вы вокалист рок-группы «Трепанга». — Было такое, ее больше нет. Темой наших выступлений были тлен и умирание, поэтому мы распадались после каждого концерта. И в какой-то момент распались окончательно. — Но музыка осталась в вашей жизни? Может, в караоке поете? — Нет, терпеть не могу караоке. Сложно назвать то, что я делал в группе «Трепанга», пением. Изначально замысел нашего творчества как раз и заключался в том, что каждый занимался нетипичным для себя делом. Например, барабанщик брал в руки гитару, вокалист играл на клавишах. А человек, который никогда не пел, выходил к микрофону. — Это же замечательная психологическая история: выйти из зоны комфорта. — Это то, о чем мы все периодически мечтаем. — А сейчас у вас есть какие-то замыслы, которые вы бы хотели осуществить? — Пока мой основной творческий проект — это дочь.
